На конференцию в Потсдаме (она ещё называется Берлинской) собрались лидеры «Большой тройки» стран-победительниц: Черчилль (потом его заменит выигравший выборы в Англии Клемент Эттли), Сталин и Трумэн. Надо было провести по карте Европы новые границы, разобраться с репарациями, которые предстояло взять с побеждённой Германии, наметить планы на счастливое мирное будущее под приглядом Англии, США и СССР.
В итоговых документах Потсдамской конференции специальная глава посвящена «перемещению германского населения» из районов, передаваемых другим государствам. Сталин до последнего сопротивлялся её включению; согласился только тогда, когда (по ультимативному настоянию советской делегации) в заголовок главы было внесено слово «упорядоченное». Что ж, советской стороне было виднее; западных представителей в места перемещений (ни в Польшу, ни в Чехословакию) просто не пускали, невзирая на все их протесты и подписанные самим Сталиным обязательства.
О западных границах Польши договориться ещё только предстояло, но Сталин уверенно говорит о них, зная, что «партнёрам по переговорам» крыть нечем: там уже Советская армия.
Сталин: «На бумаге это пока немецкие территории, на деле это польские территории де факто».
Трумэн спрашивает: «Что случилось с местным населением? Его там было, по-видимому, миллиона три».
Сталин отвечает: «Население ушло».
Английский историк Кит Лоу в книге «Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны» «разворачивает» этот лаконичный ответ: «"…В воскресенье 1 июля 1945 г. приблизительно в половине шестого вечера подразделения польской армии подошли к деревне Махусвердер в Померании, населению приказали в течение тридцати минут собрать вещи и уехать. Почти все жители деревни были немцами, и в основном женщины, дети и старики, поскольку большинство мужчин уже давно пропали на войне… Затем под надзором поляков отправились пешком в направлении новой польско-немецкой границы, расположенной в шестидесяти километрах…
Большинство переселенцев в пути питались исключительно тем, что находили в полях, или незрелыми фруктами, которые росли на обочине дороги. У нас было очень мало хлеба. В результате многие заболели. Маленькие дети до года почти все умерли в дороге… Я часто видела людей, лежащих на обочине дороги, с синими лицами, которые задыхались, людей, упавших от усталости и так и не сумевших подняться… Матери цеплялись за своих дочерей и рыдали… Крики разносились далеко. Я в жизни этого не забуду…» — свидетельствует под присягой жена фермера и мать троих детей Анна Кинтопф".
Согласно правилам, составленным польским правительством, немцам не разрешалось вывозить из страны более 500 рейхсмарок и иную валюту. Никаких уступок не делалось даже тем, кто занимал активную пропольскую позицию или боролся с нацистами во время войны. С антифашистами и немецкими евреями обращались не лучше, чем с любыми другими немцами, — их определяла «немецкость», а не деятельность во время войны или политические взгляды…
«Безусловно, методы поляков и чехов были жестокими, — пишет Лоу, — однако идеология, скрывающаяся за ними, была гораздо мягче по сравнению с идеологией нацистов».
Зачтём за оправдание? Главное ведь выбрать точку отсчёта.
Оправданная цена?
Идиллической демонстрации неколебимого единства и согласия в Потсдаме явно не получилось. Слишком разными были участники, и разность эта, которую удавалось как-то сглаживать до конца войны, выплеснулась наружу.
Так, впрочем, было всегда. Но удавалось разногласия прятать — пока была «нам нужна одна победа, одна на всех»; готовы были временно закрыть глаза на то, что даже у американцев с англичанами на будущий мир были разные взгляды, а уж Сталина (скажем мягко) недолюбливали и те и другие. А сам Сталин «дорогих союзников», судя по всему, вообще считал врагами.
«Сталин жил в мире, лишённом нормальных человеческих чувств, — писал в своей книге о первых послах США в Москве американский историк Деннис Данн. — Он считал, что террор и насилие — естественные и положительные явления. Он верил в мир, поделённый на людей, принимавших его волю, и людей, не принимавших её, где он один определял мораль и международное право. Он с лёгкостью обманывал таких прогрессивных идеологов, как Рузвельт и Гопкинс, веривших, что он — демократический руководитель, который пытается справиться с трудными проблемами внутри своей страны и с германской агрессией. Он также обманывал таких реалистов, как Черчилль и Гарриман, веривших, что даже у Сталина есть искра человечности, и подвергавших сомнению его злой гений, потому что его народ сражался против нацистов…»
Рузвельт считал, что Сталин — будущий демократ, который будет сотрудничать с ним после войны с целью установления нового мирового порядка, где будут действовать демократические правительства под защитой той или иной организации коллективной безопасности. Он пришёл к выводу, что часть Восточной Европы — оправданная цена за то, чтобы Сталин считал Соединённые Штаты своим другом и союзником. Кроме того, это может дать толчок для роста демократии в СССР.
В Потсдаме участники переговоров тоже часто употребляли одинаковые слова, но имели в виду совершенно разные вещи.
Надо сказать, стенограммы Потсдамской конференции я сейчас полностью перечитал впервые за сорок пять лет. Воспринял, честно говоря, совсем по-другому. Раньше, казалось мне по молодости лет, в общем-то, правильно, что Сталин лукавит да передёргивает. Нехорошо, конечно, но — с волками, знаете ли, жить… Интересы страны диктовали… Да и сами партнёры были лучше, что ли…
Сейчас, с высоты прожитого, прочитанного, увиденного, взгляд изменился. Скажем, отдельным сюжетом на Потсдамской конференции стал вопрос о «черноморских проливах». Сталин потребовал от (нейтральной!) Турции предоставления военных баз в Дарданеллах. А в дополнение к проливам шли территории Карса и бывшего Сурмалинского уезда, захваченные в конце 19-го века царской Россией, а потом отданные Ататюрку по договору «О дружбе и братстве» 1921 года. Их тоже следовало «вернуть». А что? Плохо разве иметь в кармане ключи от единственного морского выхода на юг? И Карс бы не помешал…
Но тут союзники проявили твёрдость, и в итоговом протоколе Потсдамской конференции идея советских территориальных претензий к Турции не упоминалась вообще, а в разделе XVI «Черноморские проливы» было сказано лишь: «Конвенция о Проливах, заключённая в Монтрё, должна быть пересмотрена, как не отвечающая условиям настоящего времени». Другими словами, как-то договориться о базах в Потсдаме не получилось. А то плохо было бы? Куда ведь как хорошо жилось бы туркам с советской военной базой…
Или уже 17 июля, на первом же заседании, Сталин предложил обсудить судьбу «подопечных территорий» — бывших колоний Италии: «Русские хотели бы принять участие в их управлении»… Но не пустили Сталина «принять участие» в Сомали да Ливии… Не слава ли богу? На «пиру победителей» в замке Цецилиенхоф все вместе решали, кого пустят в создаваемую ООН, кого привлекут к суду в Нюрнберге… Но «железный занавес», о котором Черчилль скажет в следующем году, уже опускался над Европой.
Сталин просто уходил от ответа, когда его ловили, скажем так, на неточностях. И за руку его старались не ловить. Союзники делали вид, что действительно говорят со Сталиным на одном языке и имеют в виду одно и то же. Им в это очень хотелось верить.
Ещё в феврале 1945-го (после Ялты), выступая в Палате общин, Черчилль заявил: «Сталин и другие советские лидеры хотят установить уважительные, дружеские и равноправные отношения с западными демократиями. Я чувствую также, что они держат своё слово…» Но тогда же с горечью сказал коллегам по британскому правительству: «Теперь очевидно, что русские не собираются выполнять условия, о которых мы договорились». Во всяком случае, ялтинские соглашения по Польше оказались фактически аннулированы спустя 23 дня после их принятия.
Репарации
Созданная в 1943 году Чрезвычайная государственная комиссия под председательством Николая Шверника сумела выразить сумму материального ущерба, нанесённого Советскому Союзу, назвав колоссальную сумму в 679 миллиардов рублей с общей расшифровкой ущерба в натуральном выражении. Но кто мог проверить тогда правильность произведённых подсчётов? Бесспорно было одно: за собой оккупанты оставили выжженную землю.
Когда Сталин садился за стол переговоров в Потсдаме, репарационные поставки в СССР шли уже полным ходом. Горячие споры за столом в Цецилиенхофе имели, можно сказать, одно значение — как-то их оправдать, легитимизировать. Но на двенадцатый день конференции генералиссимус вдруг обескуражил союзников неожиданным заявлением: «От золота советская делегация отказывается; что касается акций германских предприятий в западной зоне, то мы от них тоже отказываемся и будем считать, что весь район Западной Германии будет находиться у вас, а то, что касается Восточной Германии, — то находится у нас».
И это после длительных обсуждений настойчивых претензий советской стороны на долю репараций из промышленных фондов в зонах оккупации союзников вкупе с Италией… Собеседники несколько раз переспрашивали, так ли его поняли, и Сталин несколько раз с усмешкой подтвердил, что так оно и есть: все германские инвестиции по всему миру, за исключением Румынии, Болгарии, Венгрии, Восточной Австрии и Финляндии, все ресурсы Западной Германии остаются за США и Англией, а Советскому Союзу — только их восточная часть. Союзники с предложением (с видимым облегчением) согласились.
Сталинский расчёт был прост. В отличие от денежных операций, взимание дани с Германии натурой почти невозможно было проконтролировать, а сам денежный эквивалент приобретал условное значение… К тому же получение готовой продукции и средств производства для неполноценной советской экономики было значительно важнее и выгоднее, чем обретение валюты, часть которой пошла бы, наверняка, на уплату кредитов тем же союзникам.
По данным историка Михаила Семиряги, за несколько лет, в течение которых СССР взимал репарации, было демонтировано и отправлено на Восток 2885 разных фабрик и заводов, 96 электростанций, около 340 тысяч различных станков, 200 тысяч электромоторов, различное научное и лабораторное оборудование (к примеру, телескопы из университетской обсерватории в Берлине), оборудование бассейнов, вагоны и паровозы, гражданские и военные корабли, техника для Центральной телефонной станции Москвы (прослужившая до 1980-х). Было демонтировано также 1337 немецких предприятий в Польше, 206 в Австрии, 54 в Чехословакии и 11 в Венгрии. Всего получено 1118 000 единиц оборудования.
Молотов как-то назвал репарации «мелочью». «Государство-то колоссальное у нас, — говорил он, — <…> эти репарации были на старом оборудовании, само оборудование устарело». Как считает Семиряга (сам служивший в Германии после войны), Молотов намеренно преуменьшал значение репараций; «мелочью» они отнюдь не были.
В Ялте, а потом и в Потсдаме Сталин давал союзникам слово изымать в качестве репараций только оборудование, «которое не нужно мирной экономике» для её «нормального развития».
Что же вывез Советский Союз из поверженной Германии, кроме металлообрабатывающих заводов? Кроме тысяч патентов из Берлинской патентной библиотеки? Кроме принудительно вывезенных сотен учёных, получавших за свой труд советские ордена и лауреатские знаки? Кроме картинных галерей и частных коллекций, до сих пор хранящихся в секретных хранилищах и толком не разобранных?
60 149 роялей, пианино и фисгармоний, 458 612 радиоприёмников, 188 071 ковёр, 941 605 предметов мебели, 264 441 штуку настенных и напольных часов; 588 вагонов разной посуды, в основном фарфоровой; 3 338 348 пар различной гражданской обуви, 1 203 169 женских и мужских пальто, 2 546 919 платьев, 4 618 631 предмет белья, 1 052 503 головных убора; 154 вагона мехов, тканей и шерсти…
Собственно говоря, никто никогда не считал, а сейчас уже практически невозможно определить коэффициент полезного использования «трофейного» оборудования и имущества. Как пока невозможно подсчитать и назвать окончательные показатели германских репараций вообще, поскольку на соответствующие документы по-прежнему сохраняется строгое табу.
«Особыми поставками» пользовались все без исключения министерства и ведомства, в том числе — и ГУЛАГ. Только по двум постановлениям ГКО 1945 года 16 колоний и лагерей НКВД получили оборудование 32 германских заводов, фабрик и промпредприятий, а хозяйственному управлению наркомата для обустройства новых гулаговских объектов было передано оборудование лагеря военнопленных «Нарвик» и санитарно-техническое имущество школы СС из города Фолькенбурга…
«Отдай земли»
Но, конечно, главной добычей, как и многие столетия до того, были «новые территории». Их мало не бывает.
«…В Восточной Пруссии были организованы многопольные севообороты, налажено сельское хозяйство. В настоящее время всё это уже нарушено… хищнически и варварски нарушают многополье и севообороты, засоряют поля сорняками, что приведёт в последующем к малоурожайности, а при таком количестве осадков, как здесь, в Восточной Пруссии, эта дренажированная земля особенно капризна. Срочно требуется принять меры к заселению этой территории советскими людьми, к выселению отсюда немцев, к организации местных органов власти (чтобы упразднить анархию), создать колхозы, МТС и совхозы на базе подсобных хозяйств воинских частей и сделать эту благородную землю житницей Советского Союза, второй Украиной… Едешь по полям и видишь участки неубранного хлеба, от чего аж слёзы навёртываются на глазах»… Так писал секретарям ЦК ВКП (б) Георгию Маленкову и Андрею Андрееву в конце октября 1945 года помощник военного прокурора 3-й воздушной армии майор юстиции Николай Романчиков.
Прокурора послушались «наполовину». Немцев из Восточной Пруссии выселили, колхозы и совхозы создали, но загубленная земля, ныне Калининградской области, так и не стала ни второй, ни третьей, ни четвёртой житницей Советского Союза.
И вот, Александр Григорьевич Лукашенко в 2014 году рассказывает журналистам с душераздирающими подробностями, как при случае попросил у нашего президента кусок российской территории и тот вроде бы не возразил: «Мы были недавно с Путиным в Калининграде — летели на вертолёте. Я смотрю: вы же не пашете землю! Эти же земли когда-то самыми лучшими были в Советском Союзе, процветающий был край — вы ж ничего не пашете! Я Владимиру Владимировичу говорю: «Отдай мне вот эти, эти земли». Согласен…»
Прекрасно понимаю, что Александр Григорьевич в силу своего характера вполне мог не совсем точно передать реакцию собеседника. Но состояние полей и угодий с борта вертолёта определил, думаю, точно…
Встреча в Потсдаме закончилась, была принята объёмная итоговая декларация. Определились с репарациями… Договорились, что Советский Союз вступит в войну с Японией (взамен получит всё, что потерял царизм в начале века, плюс ещё кое-что)… Поровну поделят трофейный флот… Сталин (на словах) согласился пустить корреспондентов в страны, как очень скоро будет названо, «восточного блока», и вообще, провести там «свободные и демократические выборы» — ничего из этого сделано не будет ещё едва ли не полвека. Взамен союзники установят с этими странами дипломатические отношения и примут эти страны в ООН.
…Потом начнётся холодная война.
0
119.00
